В Родился 17 августа 1922г. в Верхне-Сызранских хуторах Приволжского района Куйбышевской области. В 1941 г. окончил 10 классов Ореховской средней школы (Радищевский р-н, Ульяновская обл.). В Красной армии с 1941 г. Участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками в составе войск Воронежского, Степного, 2-го Украинского фронтов.
Награжден медалью "За отвагу", медалью "За боевые заслуги", Орденом "Красной звезды", орденом Отечественной войны II степени.
МЕМУАРЫ
Воронежскую область всю освободили, вступив в Белгородскую. Ресурсы дивизии таяли, а пополнения пока не было. Из нашего батальона только наша рота была, почти, полного состава, а в остальных, фактически, было по взводу. Стали мы подходить к Новому Осколу. Заняли хутор Казачий, это км 3 до Оскола. Через этот хутор, по его северной окраине, проходило шоссе Воронеж-Белгород. Отступая от Воронежа, немцы перли по этому шоссе колоннами, все рода войск, кроме авиации. Наш полк перерезал эту дорогу, а фриц прет. Наши пушки и минометы делают месиво из немцев, а они прут.
Мы с зам. по политчасти роты старшим лейтенантом Иваном Чехом находились в ближайшей к противнику избе, по очереди наблюдали за противником в окошечко на печке, т.к. изба стояла глухой стеной к противнику. С нами были наши ординарцы, а рота лежала в цепи, в снегу, за домами, за сараями и вела с противником огневой бой. Противник от нас был метров 200-250, так же в снегу.
Часов в 10 старшина Кокорев пришел с поваром, принесли завтрак. Я как раз был на печке и наблюдал за противником. Старшина и повар оставили завтрак и ушли. Чех и его ординарец стали кушать. Мы после. Минут через 20 Чех говорит: - Ну, иди, командир, кушай, а я понаблюдаю. Я слез с печки. Теперь мы с моим ординарцем, Михаилом Никитиным, стали завтракать.
Завтракаем, слышим огонь с той и с другой стороны усилился, в нашу сторону стали палить танки и самоходки фрицев. Мы с Мишей покушали, он пошел на кухню ополоснуть котелки, а я закурил и сижу, смотрю в окно на наших солдат, как они воюют. Вдруг, как ахнет! Я очутился выброшенным во двор (стену вышибло), сел и сижу, ничего не пойму – что со мной? Ничего не слышу, в голове страшный шум. Наша хибара полуразвалилась, ни Чеха, ни ординарцев нет. Значит, их придавило в избе. Надо звать солдат.
Я шумнул. Человек пять подбежали ко мне. Одного ранило, одного убило. Я сказал солдатам, чтоб разобрали завал и извлекли оттуда или живых, или мертвых, а сам решил перебраться в другой дом, через дорогу, а она простреливается автоматно-пулеметным огнем. Но у меня не было выхода, надо управлять боем, надо перебегать через улицу и я поскакал, как заяц, но все же меня фриц достал. Я уже было, совсем добежал до дома, и тут по мне дали очередь. Только я не понял – или из автомата, или из ручного пулемета, толкнуло меня что-то в левый бок, я упал и ползком заполз за сарай, в огород. Понял, что я ранен. Я одного солдата послал за старшиной, чтоб он подъехал за мной на санях. Идти я не могу, когда падал, повредил ногу, а ползти по снегу далеко. Солдат убежал за старшиной. Я снял полушубок, меховую безрукавку, завернул гимнастерку и кое-как перевязал прямо с нижними рубахами (их 2: теплая и простая). Пока я возился и старшина скачет. Развернул лошадь и встал около меня. Я лег в дровни. Видим, солдаты волоком тянут Чеха.
Кокорев помог им, положили и Ивана рядом со мной. Старшина шумнул на лошадь и галопом повез нас в тыл. Над нами разорвался бризантный снаряд (на шрапнель) и мне одна «дуля» впилась в спину. (Я лежал на животе). Я кричу старшине: - Гони, а то он нас добьет.
Привез он нас в избу, где была полковая медсанчасть. Нам сделали перевязку, а мне выковыряли шрапнелину, и переправили в соседнюю избу. Чех был ранен тяжело, в нескольких местах, в т.ч. и в живот. Его положили на кровать, на спину, а меня рядом на солому на пол, на живот. Я малость полежал, встал, пододвинулся к окну.
Гляжу, а рядом – через улицу наши командир полка и комиссар стоят около миномета и подают солдату мины, а тот стреляет. Народу нет. А фриц прет. Часа через 2-3 наша изба стала полна набита ранеными. Слышу, Чех зовет меня.
Я подвинулся к нему. Он говорит тихонько: - все, командир, я умираю, возьми на память мои часы, и замолчал. Я снял с него часы, одел на руку вторыми. Минут через 20-30 Чеха не стало.
Вечером его вместе с нашими ординарцами (их убило в избе) похоронили. К вечеру на наш участок прибыл мехкорпус, танки и кавалерия. Новый Оскол был освобожден.
Утром 5-го февраля старшина Кокорев одел 4-х человек в тулупы, усадил в сани (дровни), в которые были впряжены трофейные лошади. Дал нам по запасному тулупу. В сани было погружено: мешок муки, четыре боковины соленого сала, шесть канистр спирту, сигары, эрзац мед (все трофеи) и мы поехали своим ходом в госпиталь.
Ехали не торопясь. Заедем в село – остановка, у нас все есть, нам хозяйка печет блины-лепешки, жарит картошки (если есть), мы пьем-закусываем. Встретится какая-нибудь часть, мы найдем медпункт – перевяжемся и дальше. И так мы ехали полмесяца. Приехали в госпиталь, нас осмотрели и сказали: - А вам делать-то в госпитале нечего. Поезжайте в часть, у вас почти все зажило. Перевязали нас и сказали : - Счастливого пути.
В штаб армии пришли, а мне сказали: - 25-я гвардейская из состава фронта ушла. Мы вас назначаем в 72-ю гвардейскую стрелковую дивизию на должность командира учебной роты. Это для меня было минусом. Новая часть, новые командиры, новая обстановка. А что поделаешь? Ничего. Полный вперед в 72-ю гвардейскую. Дивизия занимала оборону по левому берегу Донца. Штаб располагался в лесу, км 1.5 севернее села Щебекино, Белгородской области. Теперь это город Щебекино.
Прибыл я в дивизию в середине апреля, принял роту. В роте было три взвода по 60 человек. И стал я командовать учебной ротой, готовить младших командиров для своей дивизии. Это дело мне было по душе. Я любил (и умел) учить людей. Дела пошли неплохо. От переднего края мы стояли км три в лесу, в балке. Пули нас не беспокоили, да и снаряды к нам прилетали редко. Мы соблюдали отличную бдительность и маскировку. Фриц наше расположение не знал. А «рама» (разведчик) «ползала» над нами каждый день. Это комдиву, генералу Лосеву, надоело, он попросил командарма, чтоб ее проучили.
На другой день только «рама» появилась – вот и пара наших истребителей. «Рама» бронированная, хорошо вооружена. С ней обращаться надо осторожно, но наши соколы сходу рубанули ей по хвосту, он отвалился, «рама» в пике – экипаж выбросился на парашютах. Приземлились недалеко от штаба. Привели фрицев к штабу. Мы глазеть. Двое мужчин и девица, симпатичная, в отличной летной форме – блондинка. Лосев вышел из блиндажа в блиндаж, в майке и через переводчика стал допрашивать пленных. Мужчины охотно отвечали, а девица, когда к ней обратились, плюнула в сторону генерала, выбросила руку вверх: - Хайль, Гитлер! – Лосев вынул из заднего кармашка никелированный браунинг (Коровина) и чикнул из него девице в лоб. Получилось – Гитлер капут!
В роли командира учебной роты, до начала Курской битвы, со мной никаких событий, заслуживающих внимания, не произошло. Правда, был один случай, когда мне пришлось удирать от немецкого «кукурузника».Были и у них такие, а опыт они у нас переняли. Дело было так: повадился какой-то фриц с наступлением темноты летать в Щебекино, где стояли тылы дивизии, и швырять там мелкие фугасные и зажигательные бомбы. Как стемнеет, так он тарахтит, низко, метров 350-400, летит и никто его не беспокоит. Я не знаю, почему по нему наши зенитные средства не вели огня. Я думаю, чтоб не демаскировать свое расположение. Вот я и решил проучить этого фрица. Снарядил все диски ручного пулемета бронебойными и трассирующими патронами, четыре патрона с бронебойными пулями, пятый с трассирующей, показывать направление полета пуль. Соорудил турель для ведения огня по воздушным целям. Дождался вечера и жду фрица. Вот он тарахтит, его даже заметно немного, что-то темное летит и тарахтит. Ну, я и давай по нему палить, и попадания были, прямо видно как трассирующие пули рикошетили от самолета. Так я палил по нему и тогда, когда он летел в Щебекино и обратно. Но безрезультатно. Но мне, все-таки думалось: - Не может быть, чтоб он весь в броню был одет, есть, должны быть у него уязвимые места, и я решил повторить охоту на следующий день. Опять жду. Летит. Веду огонь. Опять попадания есть, а он летит. Жду, когда обратно полетит. Слышу и вижу летит. Я давай ему палить в нюх. А ему хоть бы хны. Летит. А потом слышу, что-то взрываться начало вокруг меня, огненные брызги полетели, а около меня окопа нет. Что делать? Ждать, когда загорятся штаны? Ну, уж нет! Хрен с ним, с фрицем, пусть летит. Я схватил пулемет, сумку с дисками и аллюр три креста, удирать. Все обошлось благополучно. Штаны остались целыми. А мог бы прожечь не только штаны, но и кальсоны. Утром меня вызвал комдив и приказал прекратить охоту, а то еще начнет швырять на расположение штаба. Так и не сбил я фрица, а хотелось.
Наша дивизия занимала оборону на левом фланге Орловско-Курской дуги. Рано утром 5-го июля нас разбудили разрывы тяжелых снарядов противника в расположении роты. Я вышел из блиндажа, узнать в чем дело, а лес и наша лощина полны дыму, ничего не видно. Я пошел с ординарцем, Некрасовым Иваном, посмотрел все блиндажи роты, нет ли где прямых попаданий в блиндаж. Нет, попаданий не оказалось. Рота проснулась. Завтракали в обстановке разрывов снарядов, в блиндажах. По телефону получил, через дежурного по штабу, приказ комдива: быть в готовности к выходу в окопы 2-го эшелона дивизии. Дивизия отражает атаки противника. Но ни сегодня, ни завтра в окопы не идем, находимся на месте. Занятия проводим в блиндажах, под обстрелом артиллерии противника. В нашей лощине развернулся перевязочный пункт медсанбата. Дивизия воюет, несет потери. Воюем неделю, вторую. Числа 20-го июля мы вышли в окопы, заняли оборону, но до фрица от нас 1,5 км. Из пулеметов он по нам не стреляет, а от артиллерии и минометов начали нести потери и мы. В ночь на 26-е июля наши полки форсировали Донец. Завязались упорные бои на правом берегу Донца. 27-го я с ротой переправился на правый берег и вступил в огневой бой с противником. Нашу роту передали 222-ому гвардейскому стрелковому полку. Я с ротой обеспечивал (прикрывал) правый фланг полка. Как и на Дону, правый берег Донца был крутой, меловый и лесистый. Мы оборонялись, занимая немецкие окопы. Они были не сплошные, а на 2-3 человека, глубиной сантиметров 120. Укрыться было где. Мы с Иваном Некрасовым занимали окопчик в центре роты, но мне самой роты не видно, она обороняется вправо, влево от меня по лесу в окопах. Идет сильный огневой бой. Фриц засыпал нас минами, головы поднять не дает. Я через связных держу связь со взводами. Командиры взводов доносят, что несут большие потери от минометно-пулеметного огня. К вечеру от роты остался взвод, по отделению во взводе. Выбыли из строя все три командира взвода и зам по политчасти. Я доложил письменно командиру 222 гв. с.п. о потерях, получил приказ – назад ни шагу. Есть, назад ни шагу. На ужин покурили, на завтрак поплевали. У нас даже сухарей с Иваном не было. Были семечки подсолнечные, нашли фрицевский ранец, полон семечек. Вот мы, между дел, грызли эти семечки. 28-го июля к обеду у меня осталось от роты 3 человека и мы с Иваном. Всего – пять. Сидим. Фриц палит во всю. Кругом дым и меловая пыль. Стреляли и мы с Иваном из автоматов, а в кого стреляем, не видим, но надо стрелять, чтоб фриц слышал, что мы тут. Стреляли, стреляли мы с Иваном, патрон осталось по диску и по 2 гранаты. Прекратить стрельбу. Выглядываем изредка из окопа, плюем семечки. Вдруг мне что-то кольнуло сердце и так на душе муторно стало, аж тошно. А от чего не пойму. Я командую: - Иван! За мной! Выскочил из окопа и пробежав метров 10-12, прыгнул в другой. Иван за мной плюхнулся. Только мы успели оглядеться в другом окопе, как в наш прежний окоп прямое попадание мины. Если б еще 2-3 минуты мы остались в прежнем окопе – все, от нас не то, что рожки да ножки, космическая пыль получилась ба, и хоронить нечего. Вот и послали ба в Сызрань – пропал без вести. Это раз. К вечеру мы с Иваном остались вдвоем. Роты нет. И я пошел в штаб. Дорогой мне прострелило икру левой ноги. Иван перевязал мне ногу. Пришел в штаб в одном сапоге, другой в руке. Комполка майор Попов приказал мне и Ивану отправиться на левый берег, в медпункте обработать рану, принять противостолбнячный укол, покушать самим и принести кушать штабу. Отправились мы с Иваном. Пока дошли до наших тылов – стало темно. Я сказал зам по тылу, чтоб готовил нам ужин и для штаба, а сам пошел в медпункт. Мне все, что нужно сделали, мы с Иваном поужинали с «подливом», дали нам по ведру в каждую руку, мне с рисовой мясной кашей, а Ивану на плечи термос с водкой, а в руки ведра с мясным борщем. Третьим с нами поехал ком хозвзвода, Коля Кузьмин. Он в одном вещмешке взял хлеб, а в другом консервы, сахар, папиросы. Приходим на переправу, а ее разбил фриц. Да там и разбивать-то нечего было, доски по краям скрепленные 3-х мм проволокой, вот и вся переправа. Но рысью по ней можно было пробежать. Но и этой не стало. Но здесь были бревна, плотики, ворота, все, что было при форсировании. Мы выбрали подходящий плотик, два кола и поехали, а фриц палит во всю. Иван с Николаем гребут кольями, а я стою с ведрами в руках. Вдруг перед нами, метрах в 2-х, снаряд как шарахнет! И разорвался в воде под плотиком. Мы – буль-буль. Я в воде встал, голова наружу и я пошлее к берегу, как я кашу из рук не упустил – не знаю, так и вынес оба ведра на берег. Борщ и вещмешок с консервами достались рыбке, а термос с водкой и вещмешок с хлебом тоже сохранились, они были за спиной у Ивана и Николая. Мы отделались легким испугом и купаньем. Зашли в блиндаж штаба. Блиндаж вырыт немцами, большой. Стали все ужинать. Мы (утопленники) всю одежду выжали и развесили около блиндажа на кустики провянуть. Нам за храбрость налили по чарке, и мы второй раз с Иваном покушали и прилегли в мокрых кальсонах отдохнуть. Середина ночи. Задремали. Слышу, меня Иван тормошит: Яковлич! Быстрей на улицу и побежал. Я за ним. Выбежали из блиндажа, стоим в окопе. Я спрашиваю: - В чем дело? Мне отвечают: - снаряд пробил перекрытие и ушел в землю в проходе блиндажа. Может он замедленного действия. Посидели, подождали – не взрывается. Иван собрал наше обмундирование с кустов и мы оделись. Пока туда-сюда, начало светать. Доели кашу. К утру нам на пополнение пришли человек 50 из резерва дивизии и приказ 29-го июля – в атаку, в 6 утра. Наступило 6 утра, мы выскочили с криком «ура!» из окопа и, бросая вперед гранаты, стреляя на ходу – пошли в атаку. Заскочили в траншеи фрица, бьем друг друга в упор. Наша берет, вперед. Кругом лес, кругом стреляют, вперед. Всходит солнце. Вдруг меня ударило что-то в левое плечо, я упал. Понял, что ранен. Из раны пошла кровь Вижу, из-за куста выходит офицер-фашист, держит в руке парабеллум (пистолет) и идет ко мне. У меня тоже в руке тоже пистолет «ТТ». Я поднял его, надавил на курок – щелк, осечка. Мама моя родная, капут! Ведь он сейчас тяпнет в голову все! Нет Кольки. У меня в голове – может не стрельнет, подойдет – тогда еще поборемся. Слышу сзади меня: р-р-ры - из автомата, фриц повалился. Подходит мой Иван: - Ловко я его, правда, командир? А я еще в себя не пришел, маму выговорить не могу. Иван: - Что с вами? Вы ранены? – Да, говорю, - ранен. – Сейчас перевяжем. Снял гимнастерку, а нижнюю рубаху разрезали на плече и рукаве, кое-как Иван меня перебинтовал, потом подошел к фрицу, взял у него часы, бинокль, пистолет, сумку, снял с ремня фляжку. Во фляжке оказался ром, а в сумке три плитки шоколада. Мы сели с Иваном под дерево, выпили за упокой фрица и во свое здравие и пошел я на переправу, а Иван пошел вперед, догонять своих и бить чужих. Вот такие дела, дорогие мои.
Вы только подумайте: сколько за одни сутки я мог быть убит? Если б не перебежал в другой окоп – мина разнесла бы в пыль! Раз. Если снаряд пролетел на два метра дальше и разорвался не под плотиком, а на плотике? Тоже – брызги. Если б снаряд, который попал в блиндаж, разорвался? Кусочки. Три. Если б Иван не укокал фрица? Мне полный и окончательный капут. Это четыре. Что это? Судьба? Везение? Счастье? Я не знаю. А вы? Вот так-то. Больше со мной такого не было до конца войны.
На этот раз в госпиталь я приехал быстро, на 2-е сутки. Рана у меня была пулевая, круглая, а круглые, глубокие раны заживают долго. А долго держать меня в госпитале - нет резону. Выход – рассечь рану. Пригласили меня в кабинет к хирургу. Хирург – симпатичная молодая женщина, усадила меня в кресло, на подобие как у зубного врача и говорит: - Сейчас, товарищ гвардии старший лейтенант Казаков, вам будет больно, я буду рассекать вам рану. Наркоз давать не чем, все вышло. Я спрашиваю: - И спирт весь вышел? – Нет, спирт есть. – Ну так 200 гр спирта, вот вам и наркоз. – Разве? – Придется так и сделать. Налила мне сестра мензурку спирта, я его принял, попросил разрешения выйти и покурить, чтоб спирт «приступил к исполнению своих обязанностей», а затем зашел к хирургу и сказал: - Я в вашем распоряжении. Теперь уже хирург приступила к исполнению своих обязанностей. Она спрашивает: - Вы откуда родом? – Из Сызрани, Куйбышевской области. – Да? Земляк! Я тоже из Куйбышева. – Ну? – Конечно. А сама в это время мне чик да чик. Через 2-3 минуты – готово. Забинтовали. – Ну, все, землячек, - а сама и хохочет. Я спрашиваю: - Чем я смешен? Да, говорит, вы ничем не смешны, а вот я смешная, как кого резать, так я ему в земляки набиваюсь. И таких земляков, как вы, у меня ежедневно десятки. Ну, что ж? Во всем нужна уловка. Пробыл я в госпитале 20 дней и поехал в часть. Догнал я свою 72-ю гвардейскую под Харьковом, в Мерефе, шли бои за освобождение Харькова. 23 августа 1943 года Харьков был освобожден. Меня вызвали в село Хорошево, под Харьковом, и вручили мне орден «Красная Звезда», за бои на реке Донец. Я опять вступил в командование своей учебной роты, которой и командовал до конца декабря 1943 года.